185 лет назад гусарский полковник Василий Давыдов и его друзья-декабристы отправились на каторгу в Сибирь.
И какой же гвардейский офицер не любит громогласно заявить о себе? Да так, чтобы назавтра о нем заговорил салонный Петербург, чтобы дамы, наводя свой лорнет, перешептывались…
Подобным образом и поступил корнет Давыдов, проскакав по Невскому проспекту на паре с пристяжными. А в дополнение к случившемуся конногвардеец выехал верхом на переднюю линейку в… голом виде.
Когда о проступке Давыдова доложили государю императору Николаю Павловичу, он усмехнулся: мол, яблоко от яблоньки недалеко падает. И выбрал «меру пресечения» с намеком:
— Пусть поедет попроведать отца в Сибирь!
Так, выполняя монаршую волю, у Петра Давыдова появилась возможность навестить не только отца, мать, но еще и сибирских братьев и сестер, которых он и в глаза не видел.
С утра до вечера родители дежурили у окошка теперь уже собственного дома в Красноярске. Шел 1851 год, минуло четверть века, как глава семейства Василий Львович Давыдов томился в Сибири. Сидящим с трубкой у окна его можно было видеть довольно часто.
Ну а здесь случай особый: встреча взрослого сына! Возле Петруши кругами ходила Александра Ивановна, а отец, глядя на красавца конной гвардии, который сравнительно легко отделался, вспоминал и свою лихую молодость.
«Умный проказник»
Надо ли удивляться тому, что сын генерал-майора Льва Давыдова и единоутробный брат героя войны двенадцатого года Николая Раевского записался в гусары? Помните у Козьмы Пруткова: «Хочешь быть красивым — поступи в гусары».
Лейб-гвардии гусарский полк становился родным домом Василия Львовича, или Базиля, как ласково называл своего младшего двоюродного брата лихой поэт-партизан Денис Давыдов.
За Бородинскую битву молодой поручик и адъютант Петра Багратиона получил орден Владимира с бантом. Смерть любимого генерала заставила вернуться в строй, и вот уже за сражение под Малоярославцем лейб-гусар награжден золотым оружием с надписью «За храбрость». Под Кульмом имел штыковые ранения в оба бока, у Лейпцига вновь ранен, теперь уже пиками, и пленен…
Заграничный поход и Париж, сравнение Запада с Россией, причем не в пользу оной, — все это дворянское офицерство вынесло из войны «двунадесяти языков» и попыталось оформить в организованное движение («Союз спасения» и «Союз благоденствия»). Плоды свободомыслия и масонства заставили Василия Львовича, члена ложи «Александра тройственного спасения», тяготиться военным поприщем и служением царю-батюшке вообще. Он решает лишить себя гвардейских привилегий, подает рапорт о переводе его в Александрийский гусарский полк.
Нет теперь Базиля, а есть армейский офицер, который, правда, проводит в Каменке, фамильном имении, гораздо больше времени, чем в полку. Полученные на войне ранения — лишь предлог, чтобы побыть наедине с книгами французских писателей-энциклопедистов, на творчестве которых отрок вырос, воспитываясь в петербургском пансионе аббата Николя.
Каменка, поместье Давыдовых в ста верстах от Киева, становится явочной квартирой, где встречаются будущие узники Петропавловской крепости, куда не переставая ездят курьеры от руководителя Южного общества Павла Пестеля, да и он — частый гость. Хлебосольная семья рада наплыву свежих людей, среди которых и первый поэт России Александр Пушкин, окрестивший Базиля метким прозвищем — «умный проказник».
Только в 1822 году Давыдов наконец-то выхлопотал отставку, чтобы осуществить свои главные «проказы» — заговор с целью захвата власти. Вступление через год в Южное общество стало поворотом в судьбе Давыдова, который стремительно летел в пламя, как мотылек. «Давыдов имел увлекающийся, мягкий, привлекательный, но не стойкий характер», — скажет о нем современник.
После объявления приговора и долгого сидения в казематах 21 июля 1826 года Василия Давыдова, Евгения Оболенского, Александра Якубовича и Артамона Муравьева повезут на лошадях в Сибирь, и пора, наверное, отходить от привычных стереотипов о жестоком обращении с декабристами. «Государственные преступники» с благоволения фельдъегеря и жандармов в Нижнем Новгороде весело, с возлияниями, отобедали в трактире, причем трапеза обошлась в баснословную сумму — сорок рублей. А еще раньше, в Костроме, где у Давыдова жили родственники, все четверо пили немало шампанского. За Сибирь!
Но по мере продвижения в суровый край, который начинался за Уралом, веселые настроения кончались, и в долгом пути полковник Ахтырского гусарского полка Артамон Муравьев и отставной гусарский полковник Василий Давыдов, боевые офицеры, не терявшие духа в сражениях, плакали навзрыд.
Василий Львович с каторги писал в Каменку слезные письма и надеялся лишь на чудо, что супруга Александра Ивановна, оставив у родных и близких на воспитание шестерых (!) детей, проследует с ним в Сибирь.
Через два года после приговора это стало возможным, и вскоре в Читинском остроге у Давыдовых родился первый сибирский сын, которого назвали, как отца, — Василий.
Только в 1839 году каторгу заменят поселением в Красноярск, куда прибудет тоже многочисленное семейство — еще четверо народившихся детей. Трудную судьбу барина, имевшего в Чигиринском уезде почти три тысячи душ крепостных крестьян, разделила и служанка Фиония.
Под мелодии бродячего оркестра
В небольшом Красноярске, который сравнительно недавно получил статус губернского города, стояла зима с ее всегдашним бесснежьем. В одном из писем читинский новосел так охарактеризовал атмосферу той поры:
«Ничего нового у нас не случилось, кроме убийства на Песочной улице двух лиц и поджога их дома для скрытия преступления, но что это за новость для Красноярска? Это обыкновенное у нас явление; такими шутками у нас всегда год начинается, продолжается и кончается».
«Золотая лихорадка», пик которой еще застал Давыдов, фигуру золотопромышленника делала наиболее значительной. Купцы меркли в сравнении с ней.
Общительные и не слишком теснимые в средствах Давыдовы по старой дворянской привычке готовились принимать гостей. Василий Львович с нетерпением ждал прибытия небольшого обоза из Малороссии. Из родового гнезда в Сибирь двигалась провизия, книги из библиотеки, считавшейся настоящим достоянием, а также радость супруги — клавесин. Ничего подобного из музыкальных инструментов в губернском городе не было, что дало толчок для последующего приобретения этого предшественника фортепиано в богатых семьях горожан. Многие желали жить красиво, по-столичному.
С появлением волшебных клавишей, оживающих в руках хозяйки, дом Давыдовых, снимаемый на первых порах, превращался в настоящий музыкальный салон, средоточие культурной жизни.
Жилище поселенца нередко переполнялось гостями, а городская молодежь предпочитала отдыхать и веселиться под мелодии еврейского бродячего оркестра. Что ж, это было куда лучше, чем до вечера резаться в карты. Под аккомпанемент клавесина шли различные театрализованные представления, музицировать учились все, кто делать этого еще не умел.
Ясно, что более всего бывали у Давыдовых желанные товарищи по несчастью — декабристы, и дом Василия Львовича, особенно уже поздний, с мезонином, становился местом встреч людей непокоренных. Не зря же сам хозяин носил железную печатку, изготовленную из его собственных кандалов с надписью «Ничто меня не изменит».
В середине позапрошлого века именно здесь можно было безбоязненно (куда уж более остерегаться?) высказать свое мнение в отношении текущих политических событий, в очередной раз «пройтись» по государевой особе, засилью и мздоимству чиновничье-бюрократического аппарата. Да и завсегдатаи вольнодумного дома не стеснялись говорить откровенно.
«Короб просвещения»
Дар Василия Львовича, склонность его к литературному творчеству и написанию сатирических произведений, эпиграмм (к сожалению, большей частью на французском языке) — все это никуда не делось, не пропало втуне с течением острожной жизни. В известном смысле многие красноярские поэты-сатирики испытывали влияние литератора Давыдова и на первых порах стремились подражать ему. У поселенца собирались кружки для чтения книг и обсуждения художественных произведений. Когда европейские дочери Давыдова познакомились в Риме с Николаем Гоголем, отец писал им в 1841 году: «Мне очень приятно, что г. Гоголь знает, что в глубине Сибири он имеет пламенных почитателей». Даже такая опосредованная переписка, надо полагать, была для города на Енисее событием, ведь Гоголь уже при жизни стал классиком русской литературы.
Не менее значительным стало и открытие Давыдовыми домашнего класса для своих детей. Это был ловкий ход, с помощью которого удалось обойти все запреты на создание политическими ссыльными разного рода школ. Естественно, ученическая среда пополнялась из числа городских детей. Василий Львович, запрашивая у брата в Каменке пособия по математике, географии, естествознанию, иностранным языкам, грамматике, всеобщей истории, философии, к созданию собственной школы подошел очень ответственно, разработав даже собственные программы. Потом именно их взяли за основу обучения при открытии первой Красноярской мужской гимназии.
Учиться у Давыдова, которого горожане называли «коробом просвещения», становилось престижно, и многие чиновники отправляли сюда своих отпрысков. Услуги педагогов предложили и друзья-декабристы Михаил Митьков и Михаил Спиридов.
В октябре 1855 года, когда Василия Львовича не стало, Иван Пущин, тяжело переживавший утрату и как-то еще на словах бодрясь, написал, точно подводил итог: «Вообще мы не на шутку заселяем сибирские кладбища».
Но декабристы в Сибири не только старились и тихо уходили из жизни. Оставляя после себя уйму благих дел, они прочно обосновывались в памяти людской.
Николай ЮРЛОВ
КСТАТИ
Не прошло мимо зоркого глаза Давыдова и то обстоятельство, что город, который для него становился все более родным, не имел официального места для встреч. В срочном порядке Давыдов пишет «соратнику по борьбе» Гавриилу Батенькову, отбывающему ссылку в Томске, и просит поработать над проектом для строительства здания городского общественного собрания. Вскоре желанный чертеж прибыл в губернский центр, который вскоре пополнился уникальным деревянным сооружением.
ДУБЫНИН Петр Романович,