С красноярским ученым-медведеведом — хоть в тайгу, хоть в разведку
Расхожая шутка, что, мол, поскреби любого русского — проступит татарин, все же сомнительна. Но почти без сомнений можно утверждать другое: поскреби любого «коренного» сибиряка — найдешь «расейского».
По корням, а то и по рождению. Вот и Борис Завацкий, колоритнейший сибиряк, завзятый таежник, самый известный не только охотник-медвежатник, но и ученый-медведевед в Красноярском крае и его окрестностях, оказывается, родом… воронежский. Поневоле сделаешь вывод: истинными сибиряками не рождаются, а становятся. Под влиянием судьбы, окружающих людей и природной среды.
«Бурую гору» успокаивал… веслом
С Борисом Петровичем все так и было. Когда фашисты шагнули на воронежскую землю, его отец воевал на фронте, а мать с двумя детьми эвакуировали в Новосибирскую область. Борису, старшему, стукнуло четыре. И с той поры он из Сибири не уезжал. Навеки полюбил вторую родину, ее природу и людей. В детстве всего хватил — и холода, и голода. Доныне помнит, как в первом классе сосед по парте, тощий ленинградский блокадник, умер прямо на уроке. От голодного обморока. Но Борис выжил благодаря тайге и речке Омке — с малых лет стал рыбаком и охотником. Мать была учительницей русского языка и литературы, отец, вернувшийся с войны, преподавал в селе почти «все остальное» — от физики и немецкого до физкультуры и музыки. И Борисом с младых ногтей овладели три страсти — к природе, слову и музыке.
Именно в этих областях он преуспел позднее. Однако сильнее всего оказалась любовь к природе. Окончил в Новосибирске сельхозинститут, поехал агрономом в Якутию. Но по пути, в Иркутске, осуществил давнюю мечту — поступил на охотоведческий факультет, имевшийся в здешнем сельхозинституте. И, агрономствуя в усть-алданских колхозах, заочно учился там. Вольный дух уже сидел в нем. Вот любопытная деталь.
То были хрущевские годы, памятные тотальным насаждением кукурузы. Дошла она и до северной Якутии. Вызвали Завацкого, главного агронома района, в Совмин республики: «Прибыли семена кукурузы с Украины. Покупайте».
— У меня кукуруза не вырастет, — уперся Завацкий.
— Что, Хрущев меньше тебя понимает? — вздыбился министр.
— В земле якутской — да! — и уехал к себе.
Так ему на дом зерно доставили, бесплатно! Посеял пару гектаров, «королева», конечно, замерзла. Чины отстали от строптивца.
Проработал год-другой, заговорил по-якутски. Русских в районе было лишь семеро: агроном, синоптик, медик… Точнее — медичка. На ней-то и женился Завацкий. Она родила ему двоих сыновей — Сережу и Сашу. Это не помешало ей по примеру мужа заочно окончить в Иркутске геофак университета. А сам Борис со старших курсов ушел в охотоведы. Начал егерем, дорос до главного охотоведа, директора госпромхоза. Работал в ханты-мансийских краях, в туруханских — на севере Енисея. Окончил аспирантуру в Норильске, тоже заочно, написал диссертацию на медвежью тему…
Тут, пожалуй, не обойтись без отступления, и не только лирического.
Еще беседуя с Борисом Петровичем в управе Шушенского биосферного заповедника, в его рабочем кабинетике, украшенном разными таежными трофеями — от кедровых шишек до лосиных рогов, я приметил в шкафу черепа медведей и посмотрел на собеседника с почтением. Но когда он скромно обронил, что на его счету их… 92 (!), я вздрогнул невольно. К почтению примешалось сомнение: не слишком ли много? И стоило ли угроблять столько? Пусть хищников, но ведь тварей божьих, к тому ж особо любимых в нашем народе. Недаром ведущая политическая партия ныне избрала своим символом… Завацкий, угадав мои мысли, поспешил уточнить, что никогда не охотился на медведей из баловства или корысти, а убивал лишь по необходимости. Особенно часто приходилось делать это в туруханской тайге, работая в Вороговском госпромхозе. Медведи там, расплодившиеся еще в военные годы, просто бесчинствовали — задирали по 30 коров и лошадей в год, потрошили даже звероферму и подворья селян.
— А охотников-медвежатников не было, — терпеливо разъяснял мне Завацкий. — ну, и пришлось мне заняться этим. После очередного разбоя брал карабин, собак и шел на расправу. За первый сезон 16 штук «наказал». А года за три вывел всех скотинников.
— Так у вас уже опыт был? — непроизвольно вырвалось у меня.
Дело в том, что внешне Борис Петрович, невысокий сухопарый мужичок со сквозистой бородой, тихими голубыми глазами и глуховатым голосом, ничуть не походил на грозу хозяев тайги.
— Некоторый, — кивнул он. — Приходилось и в Якутии, и в ханты-мансийских лесах…
А поскольку все мы слышали охотничьи байки о самых якобы «трудных» медведях — первом и сороковом, то я не преминул спросить Завацкого, как это было у него. Оказалось, первого медведя он убил на Иртыше еще в юности, притом веслом. Рыбачили с приятелем. Видят, медведь переправляется через реку. Подплыли к нему из любопытства, а он возьми да кинься на лодку. Благо промахнулся. Но во избежание второго прыжка пришлось его успокоить, орудуя веслом. На центнер с гаком был экземпляр.
О сороковом же Борис Петрович поведал подробнее. Кстати, он, как и многие охотники, замечательный рассказчик:
— Там действительно уникальный случай. Я тогда работал директором госпромхоза в Туруханском районе. И летом какие-то выборы были. Урну для голосования возили по таежным поселкам на вертолете. И вот прилетает он к нам в Ворогово, бегут ко мне нарочные: «Борис Петрович! В Сандакчесе староверы отказываются голосовать. Грех им, говорят. Вот если, мол, Завацкий приедет, даст «добро», то, может, и проголосуем». А они меня за своего почитали. Наверно, потому, что я всю жизнь бороду ношу. Ладно, говорю, поможем. Сажусь в лодку, поплыл. До Сандакчеса этого 280 верст, но мотор «Вихрь» силен, речка Дубчес хорошая…
Часов за восемь пролетел я половину пути, гляжу — воронье кружит над лесом. Не иначе медведь кого-то задавил. Причалил лодку, выхожу — коряжина огромная лежит, а за ней лось, уже на треть съеденный. Место чистое кругом, песочек, и по нему тропа в лес. Посмотрел по следам — медведь, и огромный. Благоразумнее бы, конечно, ретироваться, но уж азарт взял, да и лосей жалко. Сел на эту коряжину, закурил, сижу в раздумье.
А ветерок от леса, медведь не чует меня. И вот вижу, выходит он, громила этакий, и ко мне. Я — еще беломорина в зубах — прицеливаюсь, думаю, черепок не буду портить, а в грудь ему — бух! Близко, шагов двадцать, а у меня карабин «Лось» 9-миллиметровый, результат понятен…
Подошел я к медведю, сел на него, докурил папиросу. Попробовал сдвинуть — бесполезно, руками не утащить. Надо — за лебедкой. А она у меня всегда в лодке была, мало ли: лося вытащить, того же медведя погрузить. Иду, скидываю фуфайку, карабин, кладу в лодку, беру тросик, лебедку, возвращаюсь… медведя нет. Нет медведя! Я ж сидел на нем, курил! Ушел — и след такой кровавый в лес. Я — по следу, по следу, только до деревьев дохожу, как он кинется на меня! Видать, добрел до леса, свернулся и свой след сторожил. Я пулей к лодке, схватил карабин, прибежал обратно — он уж мертвый лежит, бурая гора. Сил лишь на прыжок хватило. Вот такой был сороковой роковой.
— Но вообще-то медведь редко на человека нападает, — закончил рассказ Завацкий. — Из трехсот, встреченных мною, только четыре бросались на меня: подранок и медведицы, защищавшие детенышей.
Дерсу Узала наших мест
Став невольным охотником на медведей, он так увлекся изучением их, что и диссертацию написал на тему «Бурый медведь енисейской тайги». Защитился в Москве. Притом с блеском, без единого «шара». Стал кандидатом биологических наук. Но это было позже.
А прежде, удивив многих, он оставил «хлебный» пост директора госпромхоза и, по совету Главохоты, приехал в Шушенский биосферный заповедник научным сотрудником. Первым. В новом заповеднике были только директор и бухгалтер. С тех пор прошло тридцать лет. Многое изменилось. Появился целый научный коллектив — териологи, орнитологи, ботаники. Группа териологов по методикам Завацкого, который теперь на заслуженном отдыхе, изучает крупных копытных: северного оленя, лося, марала, горного козла и хищников (медведя, волка, рысь, росомаху). Ведется учет каждого вида.
— Это Дерсу Узала наших мест, — сказала о Борисе Петровиче его коллега ботаник Александра Сонникова, когда-то ходившая в свою первую экспедицию под началом Завацкого. Его опыт выживания в тайге уникален. Разведет костер в любой ливень, из коры старой березы сделает спальник, прокорм добудет «из-под ног». С ним действительно не пропадешь. Недаром студенты-практиканты, молодые сотрудники заповедника стараются ходить в тайгу именно с Завацким.
В лесу он впрямь как дома. Все ему там знакомое и родное. Даже излюбленным медведям он вовсе не гроза, а друг. И, кажется, знает даже их язык. По крайней мере, медведи его хорошо понимают.
Для Завацкого тайга не только место работы, но и отдыха. Из 47 отпусков в жизни он 42 провел в тайге. Притом зачастую зимой и не всегда на кордоне или в избушке. Скажем, один из недавних посвятил охоте на соболя. Жил сорок суток один с собакой на таежной речке Амбук и двадцать раз ночевал у костра. Делал нодью — «долгий» костер из двух сухостойных кряжей, положенных рядом (по пословице, даже две головешки дружнее горят), и спал прямо на снегу. О выносливости Завацкого ходят легенды. Шагать в тайге с тяжелым рюкзаком, известно, не подарок. Но Завацкий и на обратном пути, когда рюкзак освобождается от припасов, набивает его… камнями. Чтобы не терять формы.
Ну, а кроме всего прочего, он душа любой компании, неистощим на выдумки, остроты, охотничьи байки. Помимо специальных работ пишет были и рассказы в научно-популярные журналы «Охота и охотничье хозяйство», «Охотничьи просторы». В последнем опубликовал даже повесть «Сороковой роковой» — о том самом медведе с Дубчеса.
Неслучайный человек
на земле
Тяга к слову у него от матери, а от отца — к музыке. Да, Завацкий и музыкант. В институте он был не только капитаном футбольной команды, но и руководителем духового оркестра. Он кларнетист. Но вообще-то играет буквально на всем — на рояле, баяне, гармони, мандолине, балалайке… Не играет лишь на гитаре.
— Почему? — удивился я.
— А сам не знаю. Не лежит душа, и все.
И в этом тоже характер Завацкого, «вольность» делать в жизни только то, к чему лежит душа. Замечательно отозвался о нем директор Шушенского заповедника, специалист по лесному хозяйству Александр Рассолов:
— Это неслучайный человек на земле.
Борис Петрович действительно неслучайный человек и в науке, и в нашем обществе, и вообще на земле. Живет и действует по велению души, а значит, по замыслу Божию. Не зря в музее рядом с «его» зверями выставлен и дневник наблюдений природы, который он вел еще в шестом классе. Такая цельность натуры — стержень самостояния любого человека. И, пожалуй, самая характеристическая черта настоящего сибиряка. Приятели шутливо зовут Бориса Завацкого «шатуном». Намек прозрачен. Однако мне он, напротив, видится этаким «остойчивым», основательным сибирским крепачком, с которым хоть в тайгу, хоть в разведку.
Александр ЩЕРБАКОВ
| < Предыдущая |
|---|
ДУБЫНИН Петр Романович,