Жители экологических поселений требуют передать им в пользование так называемые социальные леса
В основном это бывшие колхозные леса, те, что расположены близ сел и деревень и без которых немыслима жизнь сельской общины.
Так, экопоселенцы деревни Гришино Подпорожского района Ленинградской области и калужского экопоселения «Ковчег» уже добились права самостоятельно использовать окружающий лес и предлагают перенести их опыт на всю Россию и даже ввести категорию «социальный лес» в Лесной кодекс.
Такие леса, по их мнению, должны появиться в первую очередь в регионах, где живут коренные малочисленные народы, жизнедеятельность которых неразрывно связана с лесными угодьями. То же касается и сельских сообществ, ведущих традиционный уклад (натуральное хозяйство), в частности староверов. Ну и, разумеется, экологических поселенцев.
Зеленый Клондайк
Спору нет, давно пора вернуть населению лес, который у него был отобран с принятием нового Лесного кодекса. Но сам вопрос о лесопользовании, а особенно его история подается экопоселенцами с такими идеологическими наслоениями, так тенденциозно, что требует серьезного переосмысления.
Во-первых, в дореформенной России лес никогда не воспринимался складом бревен, как это пытаются представить строители новых деревень. Он был даже большим народным достоянием, чем нынешний «Газпром». Потому как не только обогревал и кормил деревню, не только давал работу лесоперерабатывающему производству, строительному комплексу, но и приносил валюту в казну государства. У леса в ту пору был один хозяин — лесхоз. Санитарные рубки, то есть спил перестоявших, больных, сорных деревьев, насаждение новых участков, противопожарные полосы, водоемы — все это было в его ведении. На страже лесных массивов стояла целая армия профессиональных лесоустроителей: инженеров, инспекторов, лесничих, лесников. Леспромхозы, занимавшиеся промышленной вырубкой леса, играли по их правилам.
Да, можно было договориться с лесником, чтобы выделил тебе место получше и поближе к дороге. Были и браконьеры, но не в таком количестве, как в пореформенное время. Боялись люди. За машину «левых» дров можно было попасть под статью Уголовного кодекса и получить реальный срок. А уж о том, чтобы продать бревна на сторону, и речи быть не могло. Без соответствующих документов никто бы у тебя его не взял, потому как тоже светила статья и срок, в лучшем случае — потеря должности.
Беспредел начался в лихие девяностые, в пик дачного строительства, когда торговля древесиной по доходности сравнялась с торговлей наркотиками, и в лес повалил криминальный люд.
Первыми разрабатывать зеленый Клондайк начали уголовные авторитеты. Когда одного из работников лесоохраны достали телефонными угрозами, а милиция призналась в своем бессилии, хулиганство сумел прекратить именно такой авторитет. Криминал скупал у деревенского люда порубочные билеты, что выдавались под заготовку дров или строительство надворных построек. Билеты были разовыми, но действовали в течение года, и по ним можно было валить леса сколько угодно. Следом за уголовниками пошли московские «братки», местная шпана, сколотившая первоначальные капиталы на торговле разведенным спиртом и самогоном, потом все, кому не лень: от пронырливых иностранцев до милицейских жен.
Это была настоящая война. Между теми, кто стоял на страже зеленого богатства страны, и теми, кто хотел быстро обогатиться. Война не на жизнь, а на смерть, исход которой, был, увы, предопределен.
Работникам лесной охраны было настоятельно не рекомендовано ходить по лесосекам и делянкам в одиночку. А по ночам в чащах и дубравах трещали бензопилы, звенели топоры, тишину спящих деревень распугивали тяжелые «Уралы» и «КамАЗы», груженные ворованным лесом.
Браконьер или новый собственник?
Знало ли об этом политическое руководство страны? Да, конечно, но Гайдару, Ельцину, Чубайсу срочно требовалось создать класс собственников. Любой ценой.
Действовали, как в «приснопамятном» 1917-м. Ценой жизни и здоровья людей, ценой его самого исконного богатства — русского леса. Один за другим умирали порожденные социалистической экономикой леспромхозы. Рядом с ними вырастали новые, в большинстве своем криминальные коммерческие структуры, зато вооруженные новейшим оборудованием и высокопроходимой техникой. Шел передел леса. И тогдашнее правительство своими решениями лишь ускоряло этот процесс.
Уже 1 января 1998 года был принят новый Уголовный кодекс, упразднивший такую меру наказания за лесное браконьерство, как лишение свободы. Чтобы завести уголовное дело, теперь требовалось, чтобы преступник срубил деревьев в особо охраняемой зоне более 560 кубометров. Это аж 30 машин!
Оттуда и берет начало нынешняя вакханалия. Вывезти можно было что угодно, сколько угодно и откуда угодно. Вывозимый лес оформлялся на подставных людей — всякий раз разных. Пеньки летом засыпали землей, зимой на морозе заливали водой. Чтобы невозможно было провести экспертизу, комли бревен с обеих сторон опиливали. В Селивановском районе Владимирской области браконьер нанимал пилить деревья деревенских ребятишек, они же таскали ночью сучья в овраг. Лесники Спировского района Тверской области, получив информацию о том, что на одном из участков уроженец Кавказа ночью собирается вывезти ворованный лес в Петербург, проклеймили торцы бревен с обеих сторон и спрятались в засаде.
Но схваченный за руку преступник не только не был осужден, а, напротив, лесников заставали перед ним еще и извиняться. Для этого тому достаточно было сказать, что лес он сам не пилил, а купил у случайных прохожих.
Но была еще одна категория лесов. Они назывались колхозными и принадлежали сельхозкооперативам. Нынешние экопоселенцы, ратуя за социальные леса, кивают именно на них, идеализируя их до лубочной картинки. Дескать, в этих лесах местные жители водили хороводы, с песнями и плясками собирали грибы, ягоды и целебные травы, косили траву, пасли скот и рубили дрова.
Помнится, в 1997 году постановлением правительства леса, находящиеся на территории колхозов и совхозов, передали им в бесплатное и безвозмездное пользование. Провели ревизию, которая не проводилась десятилетиями. Была оформлена документация, которой испокон веков не было. А вот договорные документы руководители сельхозпредприятий подписывать отказались. Зачем? Ведь это предполагало ответственность не только за лесоустройство, но и за браконьерство, с их ведома и при их участии оно приняло невиданные размеры. Лесами же они и без всяких бумаг пользовались безвозмездно и бесплатно.
После нас хоть трава не расти…
И еще одна проблема, которая перетекла к нам из дореформенного периода, а в наше время лишь обострилась до предела. Даже в годы полного всевластия лесхозов и леспромхозов расчетная лесосека в России осваивалась лишь на 20 процентов от планируемого объема.
Остальные 80 процентов перестаивали, пропадали. Это как хлеб: опоздал с жатвой — несешь потери. Мне говорили в 90-х годах: даже если из одного миллиона 600 тысяч кубов леса, предназначенного на свал, украли восемь тысяч кубометров, это не проблема для страны. Но беда, что эти 80 процентов берут не там, где можно, а ближе к дорогам, подъездным путям, портам, границам. В местах труднодоступных он как стоял, так и стоит. А теперь и подавно лес берется лишь близ городов, сел, деревень, вдоль дорог, не щадят даже природоохранные зоны. В глубине лесов деревья умирают сами. Вкладываться в то, чтобы проложить туда дороги, никто не хочет. Действуют по принципу: после нас хоть трава не расти. И не растет. Вот это должно тревожить: что мы оставим следующим поколениям?
Окончательный передел леса произошел с принятием нового Лесного кодекса. Лес стали сдавать в аренду оптом и в розницу на конкурсной основе, угодья на десятки лет доставались тому, кто больше заплатит.
Или откатит. Причем арендаторы не связывали себя никакими обязательствами по отношению к арендуемым участкам. Леса безжалостно вырубались, захламлялись, вырубленные делянки не расчищались, не засевались молодняком, зарастая постепенно сорными деревьями. Как и противопожарные полосы. Все это послужило одной из причин массовых лесных пожаров жарким летом 2010 года, когда вместе с лесом горели целые деревни.
Крупные арендаторы вытеснили из леса и малый бизнес. Стали закрываться небольшие пилорамы, кормившие после развала колхозов и совхозов хоть какую-то часть деревенского люда. Крестьянам, как во времена помещичьего землепользования, запретили ходить в лес и заготавливать дрова себе на зиму.
Характерно, что идею вернуть деревне лес выдвинули не депутаты сельских поселений или муниципальных образований, а экопоселенцы. То есть не люди, порожденные самой провинцией, а люди, пришедшие переделывать эту провинцию под себя. В их генах нет крестьянского смирения. Но и знания вопроса, его истории вопроса тоже нет. Иван Кулясов, один из инициаторов проекта, предлагает внести термин «социальные леса» пока только в декларативном правительственном документе «Экологическая политика Российской Федерации».
А дальше что? Ведь лес, как его ни назови — социальный, общинный, колхозный — должен кем-то управляться. Для этого нужны не просто люди, а люди знающие. Целый штат таких работников, что требует денег, и денег немалых. А их нет сегодня ни у экопоселенческих общин, ни у сельских поселений, ни у муниципальных образований.
Александр КАЛИНИН
Фото Андрея НИКОЛЬСКОГО
ДУБЫНИН Петр Романович,