Многолетние исследования охотоведа и биотехнолога Генриха Соколова
доказали: популяциями соболя нужно управлять.
География переезда родителей ученого, переводимых по своим ведомствам (Наркомпрос и Наркомздрав) с места на место, с высоты сегодняшних дней с трудом укладывается в голове:
Алтай, Томск, Северный Кавказ, Подмосковье, Челябинская и Курганская области. И все это — в раннем возрасте, в период детства и отрочества смышленого сынишки. Во время Великой Отечественной войны, когда Генрих жил с бабушкой в селе Белозерском, на реке Тобол, школьник вынужден был пропустить целый год и на всю жизнь запомнил голодное лихолетье — «крапивный суп и сбор по весне пшеничных колосков». Не сетуя на судьбу, юный Соколов терпеливо наверстывал упущенное, успевая по всем предметам и мечтая быть похожим на великих русских путешественников, как Николай Пржевальский и Владимир Арсеньев.
Вот уже больше полувека профессор кафедры охотничьего ресурсоведения и заповедного дела Сибирского федерального университета, доктор биологических наук Генрих Соколов не мыслит себя вне охраны природных экосистем. После окончания Московского пушно-мехового института (1955) он вновь вернулся в родную Сибирь. Создавал промысловые хозяйства на севере и юге Енисея, стоял у истоков Саяно-Шушенского биосферного заповедника, вместе с коллегами Института леса и древесины СО АН СССР организовывал на Телецком озере знаменитый «Кедроград».
Но главным делом всей жизни Генриха Анатольевича по-прежнему остается сибирский соболь — ценнейший вид, который уже не раз в истории России был на грани полного уничтожения в результате перепромысла. На протяжении десятилетий в териологическом обществе Российской академии наук, изучающем жизнь млекопитающих, профессор Соколов бессменно возглавляет комиссию по соболю, удачно сочетая научную, педагогическую и общественную деятельность.
Пассажир парохода «Комсомолец»
Пожалуй, именно биотехнологу, создающему новые разработки, труднее всего, его задача особенная — не навредить своими действиями испытуемой популяции, ведь ей в условиях контакта с «гомо сапиенс» и без того нелегко.
Как экологически грамотно вести себя исследователю, студент Соколов учился у маститых преподавателей: заведующего кафедрой систематики охотничье-промысловых животных и биотехники Петра Мантейфеля и декана факультета, доктора биологических наук Алексея Колосова. Пушно-меховой институт, располагаясь в Балашихе, старинной усадьбе князей Голицыных, имел опытные стационары в Подмосковье, но это не мешало готовить биологов-охотоведов путем «вольной натаски» во время практик в разных уголках страны. На третьем курсе здорово повезло: на все лето он отправился в Баргузинский заповедник — один из старейших природных резерватов страны (1916).
Несмотря на теплую погоду и навигационный сезон, Байкал хранил остатки ледохода и довольно сурово встретил практиканта, который на пристани в Слюдянке вступил на борт парохода «Комсомолец», отправившись в свое первое путешествие по большой воде до центрального кордона заповедника — Давши.
— Плыли — еще кругом льды носило, — рассказывает Соколов. — Нерпа байкальская на них грелась. Я ехал в заповедник с конкретной целью — помочь в изучении питания соболя. Пришлось выполнять самую черновую работу: собирать помет, определяя в нем волоски пищухи, полевок, мышиные хвостики и черепа. Размачивал все это «добро», аккуратно его разбирал — примерно пятьдесят проб каждый день, но ведь их надо было еще найти.
Где конкретно, на какой высоте Баргузинского хребта, увенчанного сизым, точно застывшее олово, острым сланцем, или в распадках, это можно было сделать наверняка, столичный студент узнал быстро:
— У соболя привычка: бежит по лесной тропе и, если колодина какая, обязательно на нее взберется, оставив «след». В кусты этот зверь не пойдет. Но для меня, например, он не просто сообразительный зверек: баргузинский абориген — действительно самый лучший соболь, темно-коричневый, с большим подшерстком, если уж переходить на латынь, он определенно «принц» всех соболей.
Успешно справляясь со своими рутинными обязанностями, будущий биолог постигал не только тонкости профессии, он еще и на практике убеждался в нестыковках теории, согласно которой ошибочно определялось время гона у соболей. Считалось, что их «свадьба» в январе, когда промысловики еще в тайге.
Первым, кто в этом усомнился, был опять же профессор Мантейфель, наблюдавший за соболем в Московском зоопарке. Условия неволи особой роли при этом не играли: соболь имел брачный период, ориентированный строго на июнь-июль. Но его избранница рожала детенышей все-таки в начале весны. Значит, вынашивала она плод девять месяцев, в точности ориентируясь на человека!
Опытный исследователь из Новосибирска Юрий Баевский, изучая в Баргузинском заповеднике в это же самое время плодовитость соболей, пришел к выводу, что природа как будто специально подарила красивому зверьку латентную, скрытую стадию беременности. Для чего? Чтобы благополучно выносить плод и дать возможность малышам хорошенько освоиться в норке — дуплах, пнях, расщелинах скал — и возмужать.
Все это очень важно было знать биотехнологу, докторская диссертация которого будет звучать так: «Экологические основы рационального использования соболя в кедровых лесах Сибири» (1994).
Изъятие мужской особи
К этой главной теме в силу обстоятельств Генрих Анатольевич пришел не сразу. На распределении после защиты дипломной работы выбрал Красноярск, отделение Всесоюзного научно-исследовательского института животного сырья и пушнины (ВНИИЖП). Город на Енисее на горизонте возник не случайно: здесь родилась и стажировалась у местной знаменитости, врача Владимира Крутовского, мать Виктория Брониславовна, а дед Бронислав Пржытульский служил на Транссибе начальником станции Чернореченская.
Колчаковское бегство стало для служащего Средне-Сибирского управления железной дороги роковым: скинув винтовки, конвой потребовал срочно пропустить эшелон, как оказалось, состав был литерный, с увозимым на восток золотом.
А вышедший затем из тайги партизанский командарм и бывший прапорщик Александр Кравченко без суда и следствия решил все довольно просто: «пособника» и «контру» — к стенке. Как при этом не «вычистили» дочь, выпускницу Томского государственного университета, остается только гадать. Может, все-таки учли, что ее муж, Анатолий Васильевич Соколов, сын калужского священника, встал на сторону трудового народа, доблестно сражаясь в рядах лихой Чапаевской дивизии?
Так Сибирь для ученого со столичным прошлым стала судьбой. За два года работы в региональном отделении ВНИИЖП Соколов проводил акклиматизацию ондатры и американской норки, занимался учетом бобра, который был нещадно истребляем еще с царских времен. Во время испытаний древесного капкана на белку случай свел молодого исследователя со знаменитым соболятником Александром Вершининым, и общение с мэтром еще больше укрепило желание «заняться экологией соболя, создавать обоснованные технологии изъятия особей из популяций в процессе промыслового пресса».
Уже работая в Институте леса и древесины СО АН СССР, Соколов начал сбор соболиных тушек и черепов. Цифра его научной коллекции впечатляет: почти 9 тысяч экспонатов, которые существенно помогли в методиках ученому. К тому периоду — кандидату сельскохозяйственных наук (1964). Правда, диссертация защищалась по основам организации охотничьего хозяйства в горных кедровых лесах Средней Сибири и носила скорее экономический характер, но каков творческий диапазон исследователя, которому всего-то исполнилось 33 года!
Поиск золотой середины, разумного сочетания лесопользования с точки зрения его приемлемости для фауны, наверное, всегда будет важен. А в годы интенсивных сплошных рубок он имел особое значение, поскольку при этом шли большие потери кормовых ресурсов соболя, белки, марала и птиц. Но даже и эта, непрофильная, на первый взгляд, тема организации лесоохотничьих хозяйств, идеальным вариантом которых выступал «Кедроград», послужила толчком к созданию теории экологически рационального использования популяции соболя.
В чем же суть теории Соколова?
— Одно из основных положений, — отвечает Генрих Анатольевич, — заключается в том, что нужно увеличить интенсивность изъятия из популяции избыточных мужских особей. Мои исследования показали: превышение половозрастных самцов приводит к ненужной конкуренции, и это является причиной снижения потенциальной плодовитости у размножающихся соболей. А все почему? Воспроизводственная группа самок в этой ситуации пребывает в состоянии стресса.
Иными словами, популяция перенасытилась, размножаться она уже не может, и единственный выход — без всяких перегибов изымать излишки, по следам зверьков определяя, кто есть кто. Опытный охотник, к примеру, стрелять в самочку никогда не станет. Практики в какой-то степени дополняют сегодня Соколова, в качестве способа добычи предлагая живой отлов. Поймал самку в ловушку из сетки и тут же выпустил: живи, милая, приноси потомство!
Ружье из коллекции Геринга
Трудно поверить, что в свои неполные восемьдесят лет Соколов удивительно мобилен. Выезжает в Саяны со студентами и аспирантами, из числа которых уже подготовил шесть кандидатов наук. Слушают лекции патриарха красноярской биологии, раскрыв от удивления рты. В учебниках о таком не напишут, да и сам профессор — живая легенда отечественного охотоведения, настоящий охотник. «Далеко не Джон Хантер», как он сам утверждает, но добыл-таки 26 медведей, а уж дичи, гусей и уток — не счесть.
— Есть у меня и карабин «Вепрь», но «Зауэр» образца 1937 года ни на что не променяю, — раскрывает секреты Генрих Анатольевич. — Ружье трофейное, реликтовое, из коллекции Геринга. Это мой однокурсник и чемпион мира по пулевой стрельбе Женя Черкасов помог в магазине на Лубянке приобрести. Хоть бы качка какая при стрельбе — ничего подобного!
Долголетию Соколова по-хорошему завидуют, если учесть, что дочке, названной в честь бабушки Викторией, всего-навсего пять годочков. Жену Марину Сенотрусову, теперь уже кандидата биологических наук и сотрудника СФУ, муж нередко берет с собой на пленэр: отличный из нее стрелок, сам учил.
— Поедешь на кабана под Минусинск? — приглашает меня профессор.
Дикая свинья, разумеется, зверь серьезный, нельзя его только задеть, как и всякого поросенка, окончательно не добив, но у моего героя все-таки «Зауэр», восьмая модель.
Николай ЮРЛОВ. Фото Игоря САВЧЕНКО
ДУБЫНИН Петр Романович,